Название: Цветок и Нож
Автор: Stripped Soul aKa JK
Бета: Ворд и тройка по родному языку.
Фендом: Блич
Пейринг: Санта Тереза/Форникарас. Упоминается Ннойтора/Заэль.
Рейтинг: R.
Дисклеймер: Трава моя. Персонажи - Кубо.
Размещение: С шапкой - хоть на Марсе.
От автора: Специально для моего любимого  Kain Lachance. С Днем рождения, лапочка) Извини, я не силен в жанре юри. Но я очень старался)

– Как думаешь, они таки подерутся? – Санта Тереза скалит острозубый рот, вторя забралу своего костяного шлема, скрывающего практически все лицо, и хищно облизывает губы. Высокая и худая, она очень напоминает своего хозяина. Как и он, ее тело дышит неисчерпаемой силой. Неконтролируемой, неукротимой и нерастраченной. Пульсирующей под бледно–серой кожей и находящей выход только в колких фразах и леденящем душу смехе. Все её тело сплетено из упругих сухожилий, однако это не лишает её какой–то извращенной женственности. Той, что присуща девушкам, чью красоту сравнивают не с цветком, а с лезвием ножа. На которую презрительно фыркают героини «идеального романа».
– Они такие глупые.. – Форникарас недовольно дует губки, глядя на два катающихся по полу тела. Нежная и изящная, она словно сошла со страниц эльфийских саг. Волосы цвета нежнейшего малинового суфле, собранные на затылке и уложенные в замысловатую прическу со свободно ниспадающими локонами, подчеркивали лилейность светлой кожи высокой шеи и глубину больших миндалевидных фиалковых глаз. Бабочка лениво теребит подол причудливого платья, белым облаком укрывающего её идеальное тело, но прекрасно подчеркивающее силуэт, и бросает неодобрительные взгляды на собеседницу. Распутнице не нравится её дикий взгляд, двумя голодными огоньками просвечивающий сквозь частокол зубов забрала шлема, и черная занавеска волос, спадающая из–под него на покрытые широкими наплечниками плечи. Её вызывающий доспех, костяные драги и пластины, скрывающие длинные ноги до колен. Её тонкие костлявые лапы с опасными когтями–бритвами, её ассиметричные рога.. Она вульгарна, она вызывающа, она.. опасна? Лаковая нега влажных, фальшиво кротких глаз еще раз перетекает по тонким, вытянутым бесконечными битвами и иссушенным вечной жаждой крови чертам тела визави.
– Что?! – Санта отвлекается от наблюдения за потасовкой двух Эспада, грозящей вот–вот превратится в очередной акт животной любви. Ей нравится созерцать насилие в любой его форме. Даже по обоюдному молчаливому согласию. И не нравятся лукавые искорки в глазах Форникарас. Точно такие же, как те, что подчас они с Ннойторой видят в глазах шаловливого младшего Гранца.
– Они такие глупые.. – мурлычет Распутница, по кошачьи протягиваясь к соглядатаю по не(?)–счастью через стол. Санта Тереза сильна. Также, как и ее хозяин. А еще – так же нечувствительна и толстокожа: бабочка досадливо фыркает, когда серокожая амазонка поднимается из кресла, начисто игнорируя ее ухищрения. Из хозяйского кресла, стоит отметить.
Форникарас нежно любит своего хозяина. Он – ее плоть и кровь, хрупкий оплот, через который они вместе получают то, ради чего и живут. А эти двое.. Ками, до чего же они похожи.. Безумные, кровожадные, похотливые богомолы. Одинаково костлявые и жестокие в постели..Распутница морщится, вспоминая последний раз: Квинта зажал её господина в углу, а после – методично полосовал хрупкое тело лезвием занпакто, слизывая кровь с кожи и металла своим отвратительным длинным языком. Пир закончился прямо на испачканной алым кровати. На перинах возлежала скалящаяся двойным лезвием Санта, а Гранц цеплялся за ее рога, разрывая белые руки до кости, и оскальзываясь коленями по идеально отполированным вороненым полумесяцам, в то время, как ненасытный Пятый брал его в привычном диком, убийственном темпе. Ненасытный.. Бабочку передергивает от яркости воспоминаний чувств и эмоций Восьмого Эспады и той мелкой экзальтической дрожи, что била ее каленное тело. Она поднимает глаза на богомола.
Санта её не замечает. Слишком занята. Она тихо стрекочет, созерцая момент, когда из яростной борьбы сплетение двух совершенно разных тел перерастает в не менее яростный секс. Разлетается одежда, шипения и ругательства переходят в иную, более мелодичную плоскость, нескладный тощий Квинта и идеальный фарфоровый Заэль… Они органичны. Единое целое, гармоничное сочетание не сочетаемых частей. Санта Тереза ликует.
А Форникарас опускает глаза. Ей, – нет, им обоим – знакомо это леденящее чувство плавления. Пусть их хозяева вовсе не похожи друг на друга и никому бы и в голову не пришло назвать их идеальной парой, они всегда идеально подходили друг другу. Как в плоскости желаний, так и в способах их удовлетворения.
– Отвратительно, – бормочет она, и Богомол делает одолжение, оборачиваясь к ней.
– Ты что–то сказала?
Санта Тереза скалится во все тридцать два. И это жутко. Извечное крупнозубое ликование Ннойторы – ничто по сравнению с диким оскалом его прямого продолжения. Но это и в половину не так плохо, как то, что они обе прекрасно знают: это всего лишь игра. Притвориться невнимательной так легко. А главное, одной из них придется уступить. Дурацкое неписанное правило двух рогатых сумасшедших: промолчал – значит проиграл.
– Это отвратительно, – медленно и упрямо повторяет Форникарас. Её огромные глаза смотрят точно в щели забрала. Вызывающе и горделиво. Ведь это тоже игра – в вассала и сюзерена. От перемены мест слагаемых, сумма, как известно…
Нет, не известно. И Бабочка снова досадливо морится. Металлический смех серокожей отдается во всем теле приятнейшим диссонансом, и тонкие пальчики сжимаются в кулачок: у тебя нет власти надо мной.
– Отвратительно? Отвратительно то, что твоей голове, милочка.
Какая же она омерзительная. Грубая и неотесанная. Незнающая о такой банальности, как личное пространство.. Властная, остро пахнущая потом и кровью, absolument irresistible , вот так прижимая свое острое колено между стройных длинных ног и тяжело дышащая на ухо. Заставляющая покраснеть.. Ведь это правда. Все, что она говорит, все, что она имеет в виду – правда. Чистейшей воды. Эта их глупая схожесть – её и её хозяина. Они слишком одинаковы и слишком хороши, чтоб о них можно было не думать, как об одном целом. Одном целом во всех смыслах. Ведь они оба об этом думают – она и её хозяин. Долгими, практически бесконечными часами, когда Квинта и его занпакто бродят среди серых барханов, два мотылька думают о том, как.. Как им здесь плохо? Как им здесь хорошо? Или как хорошо им двоим там?.. Как сплетаются их симметричные тела. Как Его рука ложится на женскую грудь.. О ком он думает в это время? О чем думают в это время они?.. Заэлю явно не нравятся эти фантазии. Но Форникарас знает, какими навязчивыми и неотступными спутниками ожидания они есть, и ничего не может поделать, когда понимает, что рука уже зажата между ног, и по пальцам струится…
Бабочка томно вздыхает и резко открывает глаза. Следующий вдох застряет где–то между легкими и яремной ямкой. Видеть воплощенную Санта Терезу – неслабое испытание прочности нервов. Но видеть её так близко после сладострастных мечтаний.. Форникарас неуютно ерзает в кресле. Острое колено Санты, пластина, защищающая коленную чашечку.. Это больно и.. нет, не прекрасно. Только потому, что от этого тянет внизу живота.
– О чем задумалась, хорошая? – тихо спрашивает Богомол, и Распутница вздрагивает. Когда хищник говорит с тобой таким низким, режуще–ласковым голосом, хочешь не хочешь, а по телу пробегает неприятный холодок.
Санта знает свое дело. У нее врожденное чутье. Она моментально замечает, когда жертва дает слабину, и тогда последней уже не спастись. Цепкие передние хватательные лапы с зазубренными краями – длинные тонкие когтистые пальцы рук. Бабочка чувствует, как мертвенно–холодная, обветренная кожа скользит по ее собственной, теплой и гладкой, создавая дразнящий контраст не только температур, но и цвета. Санта обнимает ее и целует за ухом. Медленно и лениво, будто растягивая удовольствие. Неторопливо и обстоятельно пожирая чувствительную кожу, покусывая алебастровый абрис и задевая длинным склизким языком мочку маленького ушка. Ее узкие ноздри превратились в щелки, с шумом втягивающие запах волос, лилий и жасмина, и улавливая соблазнительную нотку бергамота, предусмотрительно нанесенную между красивых грудей Форникарас. Такая маленькая, сладкая.. Санта глухо смеется, цепочкой поцелуев спускаясь к источнику влекущего тяжелого запаха.
– Какая хитрая, – скрежещет она, пробираясь рукой под воздушные покровы белоснежных юбок Бабочки, заставляя ту сдавленно выдохнуть и закусить губу.
– Ты никогда не признаешься в том, что тебе это по душе? – смеется амазонка, на удивление осторожно сжимая иглоподобными зубами бледно-розовый сосок.
Форникарас мнется. Ннойтора и деликатность – понятия не совместимые. Санта и деликатность – тем более. У Квинты сильные пальцы с огрубевшими, шершавыми подушечками. У его занпакто комплект дополняется черными, изогнутыми как ее лезвие, стальными когтями. Это недостойно. Это низко. Больно, в конце концов! Но Распутница тихонько стонет, запрокидывая свою очаровательную головку, досадуя лишь на то, что этот жест доставит немало радости острозубой, довольно стрекочущей сволочи. Их прикосновения всегда ранят. И дело даже не в ссадинах и синяках. Физическая боль и сладкое унижение сорной травой прорастают в самые глубины мертвого естества, укореняясь там, распускаясь тяжелыми соцветиями вожделения. Эти сияющие золотом цветы зла пьют незримый нектар, сок самой жизни розоволосого арранкара и его второго я. И еще – эссенцию их гордости. Ведь вместе с мучительной жаждой приходит четкое осознание того, что утолить ее можно только отдавшись на беспощадную милость двух улыбчивых демонов.
Серые пауки – длинные ладони Санта Терезы легко перебегают по бокам и спине Форникарас, сначала лаская, а потом – снимая ненавистные тряпки. Примитив. Доспехи Санты – скорее одолжение, нежели реальное желание носить что-то сродни одежды. Они больше открывают, нежели скрывают, тем самым начисто игнорируя свои будничные и защитные функции. Бесстыдница. Ей особо нечего выставлять напоказ. Разве что тяжелую пышную грудь и чересчур длинные, поджарые ноги. Но, впрочем, что же еще, если не это? И все же Распутница мучается каким-то неприятным, ноющим чувством, думая о том, как легкомысленно та развенчивает все свои тайны и подставляет тело безжалостному пустынному ветру. Бальзамом же на рану служит только то, что приличной леди не к лицу ходить в столь вульгарных лохмотьях. И попытка защититься этим вызывает у Богомола лишь новый взрыв хохота.
- Приличные леди не просят себя трахнуть каждую ночь по нескольку раз.
Вот сволочь.. И все же.. Бабочка изо всех сил впивается пальцами в подлокотник своего кресла, когда змеящийся язык двурогой щекочет сверхчувствительный бутончик её естества.
– Такая гладенькая, – мурлычет Богомол, ластясь к безволосому лобку щекой и клиньями шлема, а после - сжимая тонкими синюшными губами пульсирующий её бугорок.
С губ Форникарас срывается сдавленный стон, и длинные пушистые ресницы касаются внезапно зардевшихся щек. Как она может? Она – дикарка и живодер – произносить настолько банальные и плоские вещи так, что замирает черное сердце? Все её существо, привыкшее к разврату, и погрязшее в нем, словно в благоуханной ванне с лепестками роз?
Санта Тереза не спешит. Незачем. Ведь они оба чувствуют, что их хозяева еще далеко не нарезвились. А значит, впереди едва ли не вечность. Она лениво целует, гладит, вылизывает розовую беззащитную кожу, одетую лишь в полупрозрачный мерцающий эфир её пряно пахнущих желаний. Она касается пальцами, то удивительно искусно избегая прикосновений когтей, то, наоборот, жестоко царапая и лакая выступающую ярко-фуксиновую кровь. Она зверь. Она монстр. Она… Бабочка не в силах сдержать очередной стон. Слишком хорошо. Эта острозубая хищная тварь изучила её слишком хорошо. И так одного прикосновения бывает достаточно, чтоб из неприступной жрицы, давшей обет безбрачия, превратится в безумную, распутную менаду, готовую на все, лишь бы получить свою дозу боли и удовольствий. Это знает Распутница. Это знает Богомол. Кажется, кому-то из них двоих давно пора убить соперницу. Но до физической расправы дело не доходит не потому что они – лишь воплощение сущности своих неразумных, гипотетично живых хозяев-арранкар. Они умирают каждый раз, вот так сцепляясь телами, оставляя друг на друге яркие отметины царапин синяков и засосов, доходя до безумия и с радостью впадая в него, словно в прозрачное озеро в знойный летний день.
– Ты просто конфетка, – шепчет Богомол, проникая пальцами в запретную складочку лона розоволосой красавицы. Плотоядно улыбаясь и облизывая покрытые сладковатой пыльцой удовольствия Бабочки губы. – Моя маленькая сладкая сучка.
С ходящего ходором стола на пол летят колбы и пробирки. Заэль громко стонет, по привычке поправляя маску-очки, и смахивая на пол остатки стеклянных батарей. Ннойтора тяжело дышит, довольно щерясь и гортанно рыча от удовольствия. Но это все там. Рука Санты крепко держит бедро Форникарас. Крючковатые когти ласкают горячую, податливую, влажную плоть. Легче мотыльков, не терзая беззащитной ткани, а методично доводя Бабочку до дрожи. Сначала в коленях, а потом и во всем теле. Крупной и сильной, будто озноб. И, при этом, жаркой и удушающей, как долгие, грубые поцелуи, которыми время от времени одаривал ее острозубый рот Санта Терезы. Она кусает и целует красивую высокую грудь Форникарас. Она ласкает её так, будто читает все самые тайные и немыслимые желания. Вычислительная машина? Так называл их с Заэлем чертов остряк Квинта. С губ срывается крик, и Распутница стекает в глубокое кресло. Хотя, не совсем. Её затылок ложиться на полные груди Богомола, а хрупкий стан обнимают сильные руки.
– Тише, бабочка моя, – тихонько смеется Санта, перебирая шелковые, порядком растрепавшиеся розовые волосы. – Чуть позже повторим.
Форникарас нервно улыбается: а как же. И не замечает, как засыпает, думая лишь о том, как уютно находиться в лапах матерого хищника.